Мои родители поселились в доме на Солянке 1/2 в 1924-м. Они работали в Народном комиссариате путей сообщения СССР и получили квартиру на Солянке, потому что дом был подведомственным. Мой отец грузинских княжеских кровей, родился в Тифлисе и до Солянки жил в Грузинской слободе. Мама родилась в городе Мемель ‑ она литовско-немецких кровей; до переезда в Москву жила в Петербурге.
До войны у нас был очень интеллигентный и культурный дом. Кроме министерских тут проживали люди творческих профессий, врачи, сотрудники НКВД. В 3-м подъезде жила балерина Лепешинская, а в 12-м ‑ автор музыки к Гимну Александров.
Отдельных квартир не было, все коммунальные, но некоторые семьи занимали по 2-3 комнаты. Многие жильцы держали домработниц. Мраморные подоконники, медные дверные ручки, лепнина на потолках, паркет с медными пластинами ‑ для того, чтобы пол дышал. Когда в доме в период перестройки шла реконструкция, один сосед попытался этот паркет снять, но у него ничего не вышло!
Внутренние дворы, черный ход и подвалы всегда были открыты. Всюду лежали коврики, перед домом были разбиты клумбы. Зимой, чтобы мы никуда не ездили – ни в Сокольники, ни в Парк культуры, – заливали проезд к Солянке. И мы катались на коньках. У 13-го подъезда ставили елку. Ее и после войны ставили, но без игрушек. Весной и летом двор был очень зеленый, потому что все переживали, что бедные дети живут в Москве и непонятно чем дышат!
С Курского вокзала приезжали телеги с молоком, овощами, и мы с бабушкой ходили на наш Хитровский рыночек.
Мы жили в 11-м подъезде и занимали одну комнату, самую большую из четырех ‑ около 29 квадратов с балконом, выходившим во двор-проезд. В некоторых квартирах было по восемь комнат. Около кухни располагалась прикухонная. В нашей квартире жили две семьи с детьми, инженер и женщина, которая держалась обособленно, а впоследствии оказалась стукачом: она этого инженера посадила. Агентура из осведомителей была в каждом подъезде, практически в каждой квартире. Стукачку звали Манька. Она работала бухгалтером при каком-то министерстве, в одиночестве дожила до глубокой старости. Моя мама ее жалела и даже нашла потом ее дальних родственников в Коломне.
В 1937 г. у меня родился брат, и мама вызвала в помощь бабушку из Петербурга. Но бабушка ‑ немка, и ее никак не хотели прописывать, а находиться в Москве без прописки более трех месяцев было нельзя. Тогда мама написала письмо Сталину, и вскоре пришла резолюция: «Прописать». В мае 1941 г. бабушка, к счастью для нее, умерла. Да и я бы, наверное, никогда ничего про дом не рассказала: в июне нас бы всех выселили – это в лучшем случае.
В довоенное время в доме жил очень дружно. Часто по вечерам в общую прихожую выносили стол с зеленым сукном, мужчины играли в карты и бильярд, все пили чай в серебряных подстаканниках. Конечно же, встречались на общей кухне – это было главным местом для обсуждения всех тем. У каждой семьи имелся свой столик и место на плите. Квартиру убирали по графику, стирали и развешивали белье тоже по договоренности. Пол после мытья обязательно натирали мастикой и полировали щеткой. Мы все к квартире очень бережно относились и даже получили грамоту от домоуправления за чистоту и порядок.
В 1941 г. отца командировали в Куйбышев, разрешили забрать семью. Но мама отказалась уезжать: боялась, что отнимут комнату, ‑ и мы с ней осталась в Москве. Отец уехал в эвакуацию с моим маленьким братом. Он вывозил жен важных людей и остался там на год. Жили очень плохо, воровать папа не умел. Заболел чахоткой, и в 1943-м умер. Когда я к нему приходила в больницу МПС во Фроловом переулке, он всегда давал мне что-то из еды, припрятанной с обеда.
Летом 1941 г. при бомбардировке Москвы ударная волна выбила стекла в нашей квартире, и целый год мы жили с окнами, заколоченными досками. Когда звучала сирена воздушной тревоги, бежали в подвал. На крыше дома стояли бочки с песком, и я с другими подростками и взрослыми дежурила, хватала большими железными щипцами «зажигалки», которые сбрасывали самолеты. Гасили их в бочках, и от них вся крыша была дырявая; иногда «зажигалки» падали на балкон.
После войны дом перестал быть ведомственным. Соседи почти все сменились: кого-то репрессировали, кто-то не вернулся из эвакуации, кому-то дали жилье получше. Появились отдельные квартиры ‑ люди занимали освободившиеся комнаты. У нас поселились новые жильцы ‑ работники завода и полубезумная пожилая пара. С новыми соседями мы не ладили, особенно когда я осталась совсем без мужской поддержки ‑ с мамой и маленькими ребенком. Папы уже давно не было, а брат женился и переехал. Я была матерью-одиночкой, в то время это очень сильно сказывалось на отношении людей. Отец моей дочери Нины хорошо помогал нам, но это еще больше раздражало соседей. Жить в таких условиях было очень трудно, поэтому мы с нетерпением ждали лета, когда можно было уехать на съемную дачу и отдохнуть от нашей коммуналки. Все друг про друга знали всё. Телефон был вмонтирован в стену в общей прихожей, под ним стоял венский стул. Провод короткий, поэтому трубку никуда нельзя было унести, и все разговоры становились общественным достоянием.
В 1985 г. во 2-м строении дома началась реконструкция. Жильцам предлагали отдельные квартиры в Химках и Ховрине. Чтобы остаться в этом доме, я обивала пороги; мы сдавали ордеры, которые нам давали. Нинина подруга из 12-го подъезда уехала на площадь Ильича ‑ это был самый оптимальный вариант из всех. В Институте общей генетики им. Н.И. Вавилова РАН, где я проработала до 80 лет, написали ходатайство, перечислив все мои заслуги и награды. Горисполком дал нам со скрипом двухкомнатную квартиру в этом же доме, где мы сейчас живем вчетвером, уже с внуками. На эту квартиру мы потратили все сбережения. Но уехать отсюда стало бы трагедией. У нас вся жизнь связана с этими местами.
И я, и Нина, и мои внуки ‑ мы все учились в школе № 35 в Большом Трехсвятительском переулке. В 2013 г. школе исполнилось 100 лет. Недолго я училась и в школе № 661 в Колпачном, которую использовали в войну как госпиталь. Как-то неделю целую не учились, помогали санитаркам.
По дороге в 35-ю школу, рядом с Ивановским монастырем, если идти вдоль стены, был палисадник, совсем маленький. Напоминал кусочек дачи. Сейчас там проход, а раньше был деревянный зелененький заборчик. В этом дворике рос настоящий крыжовник. В центре Москвы!
Я занималась и выступала в Детском театре под руководством Юрия Завадского при Институте санитарного просвещения. Театр открылся в 1942 г. при помощи балерины Галины Улановой в усадьбе Барышникова на Мясницкой. В этом театре работала актрисой и режиссером-постановщиком моя тетя, папина сестра. В 1951 г. она была репрессирована, реабилитирована в 1955-м. Тетя на всю жизнь передала мне любовь к театру и искусству. В газете «Вечерняя Москва» осенью 1945 г. вышла статья про постановку «Сказки Андерсена», которую поставила тетя. Я в ней участвовала, и в статье про меня написали: «Запомнилась и Таня Гроздова – чопорная гофмейстерина-сплетница». Но актрисой я не стала.
С 1946 по 1948 г. я работала лаборантом в Институте радиологии и рентгенологии им. Молотова, в Доме с атлантами. Надеюсь, его будут все-таки реставрировать, очень жаль этот дом.
Нина ходила в детский сад в особняке Саввы Морозова в Большом Трехвсятительском переулке Там очень красивые лестницы и панорамные окна. В подвалах была кухня. Часть Морозовского сада принадлежала садику, а часть оставалась общественной. Дети часто там гуляли, уже когда в школе учились, катались на санках. Весной там цвела венгерская сирень, много зелени. А первый Нинин детский сад был в здании храма Рождества Ионна Предтечи на Варварке. Потом ее восстановили, а тогда она стояла без купола.
На месте выставочного зала «Солянка» в нашем доме находился Красный уголок, где для детей организовывали кружки.
В магазины далеко тоже не ходили ‑ все нужные были рядом. На углу 1-го строения нашего дома располагался магазин «Ткани». В доме был книжный и канцелярский магазин «Светоч». Были хлебный, молочный, мясной, кондитерская, кулинария. Магазины, конечно, менялись, но их всегда было достаточно. В Солянском проезде еще в конце 1960-х появился цветочный и существовал еще в 2000-х, а потом внезапно исчез. Он появился, когда Нина еще была ребенком, пережил все эти «строи». Был очень уютный, и вот внезапно его закрыли.
В Армянском переулке была любимая кондитерская. Магазинчик просто изумительный: с деревянными панелями и прилавками, зеркалами, вазами, фарфоровыми фигурами. Мы с дочерью часто туда ходили. Там стоял потрясающий мраморный столик, такой круглый, на ножке! Сначала этот столик исчез, но кондитерская еще работала, а потом – всё!
Очень жаль, что наш двор превратился в парковку для машин. И непонятно, что будут делать с 1-м строением, никак не могут поделить здание. Идея с пешеходной зоной на Забелина мне нравится, но только там часто собираются пьяницы, это плохо. Лучше бы какие-нибудь ярмарки проводили или праздники для жителей. Жаль, конечно, что зелени теперь мало, зато много коммерции. Но это мой дом. Я все равно очень люблю эти места, в других я не жила никогда.
Текст: Ольга Пичугина
Фото: pastvu.com, архив семьи Гроздовых
