Его и и его сестру Эльгу принесли в этот дом из роддома Грауэрмана давно-давно (соответственно — в 1927 и 1932). Книга Елены Шевченко полностью основана на воспоминаниях родественников, жителей Соляного дома. Документальная повесть. Воспитание чувств и становление души московской еврейской девочки в 30-40-е годы прошлого века. Репрессии, война, эвакуация и — любовь. Письма и воспоминания сохранены полностью. Все совпадения неслучайны. Имена подлинные. Книга «Эльге, до востребования» на Литрес.
КАК ЭТО БЫЛО — арест Амалии, 1949 г.
Действующие лица: сестры Якубович — мама (Рея, химик); ее сестра Эльза (медсестра, в годы войны работала в госпитале в Уфе, потом в санитарном поезде, в брежневское время к 9 мая регулярно получала подарки от райвоенкомата); ее сестра Люба — в 20-е — 30е гг. переводчик с немецкого, много ездила «по стройкам пятилетки» с немецкими специалистами, за границу не ездила, с конца 30-х — преподаватель немецкого в консерватории; старшая сестра Амалия — переводчик и преподаватель английского, в 29-30 гг. работала в Америке переводчиком в Амторге — у небезызвестного Хаммера . Все жители квартиры 179 дома 1 по Солянке (подъезд 14).
Расположение комнат (существенно для понимания действия): из парадной двери — вход в переднюю, оттуда крайняя справа комната «наша» — я (на диване у двери), дальше к окну — налево кровать мамы, направо — диван папы; средняя дверь — комната Любы и Эльзы, Эльга спала там же; крайняя слева — комната Амалии. Дальше по коридору — «места общего пользования», соседи.
Во время действия — все на месте, Люба после возвращения из Уфы никуда не уезжала.
Как положено, в середине ночи (очевидно, середина или конец октября) — звонок в дверь:
— Проверка документов.
Входят несколько военных в форме, ружей не помню, дворник Петр Иванович и еще понятые (возможно, один человек). Сразу направились в нашу комнату, мимо меня (продирающего глаза на диване) к окну, к постели мамы.
— Паспорт. Ре-я —странное имя. А настоящее как — Амалия?
— Нет, Амалия — моя сестра, в другой комнате.
Этот разговор я помню точно, из-за шока всего происходящего (как Эльга запомнила историю с картиной при аресте М.Е.), тем более, что мне уже было 17 лет. А Эльга, как сказано, спала в комнате теток и разговор слышать не могла.
Из этого диалога следует: а) искали именно Амалию и б) что это не был донос соседей, т.к. тогда бы знали, кто где находится, а их собственная «разработка». Вероятно, Амалию «засекли» около синагоги, куда она ходила не для богослужений, а потому, что там в связи с приездом нового посла Израиля Голды Меир крутилось много народа, в т.ч. из Латвии, от кого она надеялась получить какие-либо сведения о пропавших родственниках.
Из нашей комнаты пошли к Любе, потом — Амалии, мы из комнат не выходили, зато все услышали следующий диалог (у комнаты Амалии), прошу прощения за натурализм, но — так было! —
-Мне надо в уборную.
-Пожалуйста, только дверь не закрывайте.
-Но будет неудобно, мне — по-большому….
-Придется привыкать. Вы арестованы.
Так буднично и неаппетитно прозвучало подозреваемое? ожидаемое? — слово. Мхатовская пауза, после чего пришедшие приступили к своей обычной работе. Амалию увезли на Лубянку, остальные приступили к обыску во всех трех комнатах. Понятых, возможно, тоже отпустили, во всяком случае обыск в нашей комнате вел один человек, без свидетелей. Соседей не трогали, но из квартиры до окончания обыска никого не выпускали.
Комнату Амалии опечатали, но после вынесения приговора открыли, разрешили забрать все вещи и книги, а в комнату поселили «тетю Женю», молодую баскетболистку, члена сборной СССР и обладательницу всех возможных титулов, с мужем и сыном — школьником. Несмотря на печальные обстоятельства ее вселения, отношения с ней сразу установились вполне дружески и Эльга перезванивалась с ней вплоть до последних дней.
Впоследствии, после освобождения и реабилитации Амалии и переезда Евгении Павловны в свою новую квартиру, Амалия вернулась в свою комнату. Но это уже потом. А пока идет следствие и, как стало ясно из рассказов Амалии (весьма лаконичных, как и у большинства «возвратившихся») и сохранившихся заявлений на реабилитацию, «сионистская» версия быстро отпала, зато появилась «шпионская», связанная с командировкой в Америку. Дело в том, что Амалия попала в самый пик «великой депрессии» 29-30 гг. , а может быть и не только поэтому, но ей там очень не понравилось и она выпросила досрочный отзыв в СССР. И даже значительно позже, несмотря на все переживания, она нам говорила — «вы совсем не представляете себе, что такое капитализм и как страшно оказаться на улице без работы». Следователям МГБ такая логика не была понятна, тем более, что у нее-то работа была, и они допытывались — сознавайтесь, с каким заданием вас сюда отправили. В конце концов и эта версия отпала, и она получила минимальный по тем временам срок — 5 лет по статье 58-10 «антисоветская агитация», которую в простом народе называли — «много болтала языком». Именно от нее я впервые услышал часто приводимые в разных мемуарах слова конвоира (в «воронке» после суда) — ну уж если по этой статье дали 5 лет, значит, вообще ничего не было».
Попала она в Мариинские лагеря в Кемеровской области и, благодаря полученным в молодости урокам музыки, попала в квч (культурно-воспитательная часть) аккомпанировать самодеятельности и вообще работать в клубе. Конечно, это не лесоповал, но в 50 с лишним лет тоже не сахар, особенно в сибирские морозы.
Вернулась она летом 1953 по «бериевской» амнистии, по которой выходили не только уголовники, но и другие (правда, если их срок не превышал 5 лет).
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ОТ ЭЛЬГИ — Про Новый год и «тетю» Женю
Под Новый год квартиру уплотнили, поселили хорошую девушку-спортсменку Женю. Эльга спросила маму, можно ли подружек позвать на Новый год.
— Зови, — махнула рукой мама, — Наши все равно всю группу приведут. Человеком больше, человеком меньше.
А Женя позвала сборную СССР по баскетболу — женскую и мужскую, итого — 24 огромных человека. И их группа собралась — 20 человек. И вдруг в большой квартире стало тесно, тогда спортсмены придумали выход — вынесли диван и патефон на лестницу, там и устроили танцы. Еще порывались стол с закусками вытащить. Но Женька Боровицков, который уже и встать не мог, вцепился в него с криком: «Или я, или стол». Утром, правда, не мог объяснить смысл своего выступления. Но алкоголя все равно не хватило, пошли поживиться у соседей, включая их в вечеринку на лестнице. А уж под утро отправились всей толпой маму с папой поздравить, они у соседей встречали. Налили по рюмочке воды и поздравили. А на «алаверды» им вина плеснули. В шесть утра только и разошлись, когда трамваи пошли.
И ЕЩЕ ОДИН ПРАЗДНИК
В ночь на 9 мая кто-то постучал в дверь. Это соседская Надя, дочь высокопоставленного чина из МГБ.
— Победа! — ей можно было верить, им первым вернули телефон и радиоприемник.
Все побежали на улицу. Там уже было людно, целовались, обнимались, говорили, что будет салют. Не сговариваясь, по Разина двинулись на Красную площадь. Не дождавшись салюта, пошли дальше, повинуясь какому-то неясному порыву идти, со всеми, поздравлять друг друга, петь. Странным образом навстречу не попался ни один военный.
Эльга шла со всеми, подпевала, радовалась концу войны.
Кто-то подхватил ее под локоть, повлек вперед, чтобы она не мешала остальным идти. У американского посольства на Манежной толпа остановилась, увидев морских пехотинцев в форме, охранявших ворота посольства. Союзники! Растерявшихся солдат подхватили на руки и долго подбрасывали в воздух с криком «Победа!».
Общее возбуждение настигло и ее. Победа! Все будет иначе. Все будут вместе, можно будет говорить по телефону и снова все поедут на дачи, все вместе. И все будет, как и прежде.
ЭЛЬГА ГОРДИЛАСЬ ДОМОМ (из ее воспоминаний) — Эльга любила свой дом и гордилась им. Еще бы!
В соседнем подъезде жил брат самого Стаханова, у него машина была, а сам ударник, само собой, жил в доме, где «Ударник», может, поэтому и кинотеатр так назвали. Может, она и Стаханова видела, но кто там разберет, люди они шумные, из машины с песнями толпой выходили выходили и до утра пели.
А потом в доме поселился сам Оборин, тот самый, великий музыкант, к нему, наверное, и Рихтер ходил на репетиции, и Кнушевицкий. Только она их в лицо не знала. Гости Оборина вели себя тихо. И еще какие-то байки про дом рассказывали, что, мол, тут художник живет, сын Шехтеля, с ним Маяковский дружил. Но кто там это заметит, они люди были спокойные.
Бабушка любила вспоминать про соседей — брат Соломина, который Ватсона играл, комнату снимал, Кибрит (Эльза Леждей) из «Знатоков» воспитанная была женщина.
Кино у них в доме часто снимали, потому как подвалы у них такие были под домом, куда грузовик заезжал, и тянулись они до самой Мясницкой, а может, и куда подальше. Вот точно помнит, как «Трактир на Пятницкой» тут снимали, как потом детский фильм, хороший, «Москва-Кассиопея», «Место встречи» и что-то еще, она уже устала к тому времени следить за ними. Одно мешало — из подвалов, где обосновались склады, — вечно воняло селедкой. Почему именно селедкой, не знает никто, но было неудобно, если тебя кто-то провожал.
Папа всегда скептически относился к Гиляровскому, утверждая, что тот врет, врет и врет, потому как за «жареный» репортаж платили по 15 копеек против обычных 10. Вот и стал у него Хитров рынок, находящийся близ их дома, злачным и крайне опасным местом. Настолько, что Станиславский с Немировичем ходили туда «низы» изучать, да только дальше трактира не продвинулись.
Папа часто брал ее на Хитров рынок, когда шел за покупками, только оставлял на лавочке в переулке Горького. Почему же, пыталась она выяснить. Ему ГОП не нравился, — легко объясняли тетки, — там в бывшей ночлежке гопота заселилась, это хуже честных жуликов. Они даже уверяли, что само слово «гопник» появилось от абрревиатуры ГОП — государственное общежитие пролетариата. И убедить их, что слово гораздо старше, было невозможно. На ее слова «в словаре Даля» они просто махали рукой, повторяя папины слова: «Врет он все, врет. — добавляя от себя, — Ну откуда датчанину знать?!»
