Я ходил в 345-ю школу, напротив Елоховского собора. Недолго. «Пострадавший за веру», так сказать. Был двоечником и хулиганом. Шпана. Никакого серьезного криминала, но отрывался с друзьями как мог. Однажды, классе во втором, приятели мои ‑ соседи, Рычагов и Мурзинов ‑ говорят: «Денежки у нас есть, пойдем потратим, а?» У нас тогда в школе работала практикантка, и Рычагов подрезал у нее кошелек, а нем 36 рублей, пол-зарплаты. Вместо физкультуры пошли спускать деньги на ветер.

Возле Елоховского собора стояли два ларька – кондитерский и «Союзпечать». В кондитерском продавались пирожные-корзиночки с кремом по 22 копейки, «картошка» по 19 копеек. В «Союзпечати» журналы: «Юный техник», «Моделист-конструктор» и другие; 70 с чем-то копеек они стоили. Все это было нам, конечно, позарез нужно. Но ларек «Союзпечать» был закрыт на обед, а больше двух пирожных съесть за раз невозможно, то есть можно, но радости уже нет. Пока ждали открытия ларька с журналами, пошли в храм, он же никогда не закрывался. Точнее, в какой-то момент недолго был закрыт, оттуда все перенесли в Покровский храм на Красносельской. Потом и Покровский храм закрыли, превратили в фабрику игрушек, а все богатство вернули в Елохово. Помню, там мост еще деревянный через железную дорогу…

Так вот, пошли мы в храм, наевшись пирожных, а там пол такой красивый, все вокруг сияет, нас встречают, улыбаются. На радостях мы решили накупить икон и крестов в церковной лавке. Нам все это продали! Иконы, как сейчас помню, ‑ венчальные пары по 8 рублей.

Довольные, с иконами и крестами, мы вернулись в школу и всех детей «наградили», однако строго запретили показывать кому-либо и рассказывать про подарки. Но у одного мальчика крестик выпал, и кто-то из учителей заметил «Откуда?!» Он говорит как на духу: «Кротков и Рычагов дали». Дело быстро раскрутили. Открылась дверь в класс, пришел милиционер: «Кротков, Рычагов! Встали!» Только что наручники не надели на нас. Мы, конечно, были счастливы: приключение, с урока ушли, с математики!

Как добрались до отделения, не помню. Где-то по дороге подобрали Мурзинова. В детской комнате милиции сидели на маленьких детских венских стульчиках. Допрашивала нас тетя-следователь, мягко, без злости. Мы бодро и запросто всю свою жизнь рассказали, особенно я. Тут-то и выяснилось, что у нарушителя Кроткова родители ‑ художники, едят мясо сырое и мальчика заставляют, свечи в храме покупают для торта на дни рождения. И, видимо, решили устроить показательный процесс, стали копать материал про родителей. Тут уже дедушка, мамин отец ‑ старый партиец ‑ вступился, поднял свои связи, и дело притормозили… Ребята тоже как-то выпутались. Но сразу после этой истории из района нам пришлось уехать. Перспективы были не радужные. Вернулся я в район только через десять лет. Но отделение милиции Бауманского тогда еще района ‑ знаковое для меня место на всю жизнь.

Я реставратор. Так случилось. Родители художники, поэтому другого пути я для себя не видел. В детстве попал в Исторический музей. Увидел шпагу Суворова, ее полированную алмазную грань: как бы до нее добраться! И добрался потом, когда работал при музее.

Моя мастерская находится в полуподвале Обрабстроевского дома-коммуны в Басманном тупике, с 2016 г. ‑ памятник архитектуры, официально признанный самым высоким конструктивистским домом в Москве. Про него недавно вышла книга, написали местные ребята. В доме 9 этажей и цокольный. Строго говоря, больше 8 этажей тогда строить было нельзя, но для этого дома сделали исключение. Он строился по проекту архитектора Владимира Кильдишева, сдали дом в 1931 г.

В этом полуподвале до мастерской располагалась трехкомнатная квартира, она сохранилась на плане БТИ. Говорят, в полу был подземный ход, где скрывался от войны один человек; он сошел с ума, и его отправили в психушку, когда нашли. Но изначально, в 1930-х это помещение было частью актового зала, сцена здесь находилась, стулья стояли. На крыше дома был детский сад с площадкой. В мастерской местами сохранилась оригинальная покраска.

Меня сюда принесли 50 лет назад из роддома с улицы Гастелло. Здесь работал мой отец, скульптор, а жили он вместе с мамой в коммуналке на Ольховской улице, 16, ‑ в бывшем владении братьев Василия и Федора Ленточниковых, мануфактурных торговцев. На Ольховке несколько их домов, все дореволюционные, конца XIX ‑ начала ХХ в. Комната на Ольховке до сих пор существует, а одна семья ‑ наши соседи ‑ все еще живет в том доме, в нашей коммуналке. Надо сказать, что на Ольховке тогда еще стояли жилые бараки. Настоящие двухэтажные бараки, кажется, удобства были во дворе. Большие деревенские дома в городе. В них-то и жили мои друзья Рычагов и Мурзинов.

В 1990-х отец мастерскую сдавал, и, как водится, ее пытались забрать какие-то криминальные художники ‑ с Божьей помощью отстояли.

Все вещи в нашей с отцом мастерской, все, что есть здесь, ‑ часть истории Басманного, никуда от этого не денешься.

Пока я учился в школе, часто оставался на продленку. Нас водили гулять в Милютинский парк. И однажды мы заметили в кустах мужика в набедренной повязке. Он драл с лип кору и ел. Увидел нас: «Попробуйте!» Накормил нас этой корой тоже. Это был один из местных хипарей, известный на всю округу. С бородой, хайером. Жена у него была настоящая скво. Они жили в пристройке дома секунд-майора в Елоховском проезде (№ 5). Как-то мы гуляли там, а он сидел у соседнего дома в позе лотоса и медитировал. Вдруг открылось окно первого этажа, послышалось: «Опять сидишь тут, гад! Я тебе устрою!» Показался шланг. В ту же секунду его облили водой. Он вскочил, забегал, схватил булыжник и разбил недовольным жителям окно.

Мой папа тоже внешним видом отличался, выглядел как Хемингуэй. Как-то на Бауманский рынок со мной пришел, бабки нас увидели и заорали: «Цыган ребенка украл!» Напали, милиция подбежала. Отбились как-то. Надо сказать, что папа меня пытался воспитывать по науке. Были такие Никитины, Борис и Лена, он с ними дружил. Они применяли экспериментальные методы воспитания, развивали у детей творческое мышление. Поэтому папа мог меня бросить в Саду Баумана, а я должен был найти дорогу домой. Конечно, он никуда не уходил, прятался за деревом и наблюдал, что я буду делать, когда окажусь в ситуации потерянности и одиночества. В дождь и снег меня в этом саду обливали водой ‑ закаляли.

Я много где пожил в Москве, в Беляеве даже как-то встретился с Приговым, но все шаги моей семьи переплетены здесь, в Басманном, все в одном роддоме родились, жили где-то рядом, хоть и не знали друг друга. Бабушка моей жены была директором нашей 345-й школы, родители ее жили на Новой Басманной улице, а папа еще до свадьбы жил у тетки в 1-м Басманном переулке, по соседству.

Папа тоже родился на Гастелло. Его отец был фотографом, а мама – мурка; про нее я ничего не знаю, она просто оставила ему ребенка. Тетка работала стрелочницей на трамвайном кругу около вокзалов. У нее была рабочая будка, и там собирались «бывшие». По некоторым сведениям, мы как-то можем быть по папиной линии родственны Кротковым–Шибаевым, у которых на Новой Басманной дом; но это скорее догадки косвенные, подробно этим вопросом никто не занимался. Мои дети появились в роддоме на Покровке. Мы очень пропитаны средой этого района.

Текст: Ольга Пичугина

​Фото: Ольга Пичугина, Софья Савельева

​Instagram Ивана Кроткова:  https://www.instagram.com/ivankrot/